Один король — одна Франция

«Один король — одна Франция» (Un peuple et son roi), 2018, Франция, режиссёр Пьер Шоллер

1789 год, Франция. Национальное собрание ещё признаёт королевскую власть, но парижане уже разбирают на части Бастилию. Очередной камень падает наземь, и солнце заливает дома стеклодувов и прачек на близлежащих улицах. Хлеба нет, только что от голода погиб младенец, но свобода кажется такой близкой!

Шоллер задумал грандиозное кино — скорее не о судьбе народа, а о том, как меняется отношение страны к её правителю. Задумка красивая и амбициозная. На эту тему можно было снять полнометражную трилогию или несколько сезонов дорогого сериала (Шоллер прежде снимал неплохой сериал «Версаль»). Но задумать и воплотить в жизнь — вещи разные.

Оригинальное название — Un peuple et son roi («Народ и его король») — обещает полумистическую драму об отношении народа к власти. Шоллер и начинает с мистики. Король Людовик XVI занят омовением ног нищих детей. Король Людовик XVI со слезой в глазу подписывает Декларацию прав человека и гражданина. Король Людовик XVI — король старой правды, милосердия и справедливости. Фильм Шоллера поначалу выглядит попросту роялистским: песни парижских женщин на фоне благородства королевского двора выглядят по меньшей мере нелепо.

Но король слаб. Он совсем не так сиятелен, как Людовик XIV, не так отважен, как Генрих Наваррский, не так стоек, как Людовик Святой. И все трое лично являются несчастному Людовику, чтобы пристыдить его, — сцена с покойными королями сделана так плохо, что дышит редкой для этого фильма жизнью.

Затем король куда-то исчезает и почти не появляется до самого финала. Шоллер шерстит первоисточники и приходит к выводу, что революция — это в первую очередь не вооружённые стычки, голод или погибшие младенцы. Революция — это речи депутатов в Конвенте. И тогда начинается самая лучшая часть фильма: бюрократический отчёт о борьбе за власть.

Деловой Робеспьер Луи Гарреля, безумствующий Марат Дени Лавана, — каждый из них может одним словом поднять на борьбу десятки тысяч парижан. Умеренные депутаты пугают будущим хаосом и расправами, якобинцы призывают хаос на свои головы. Но драматизма и напряжённости — а тем более хаоса — в фильме не слишком много. Кроме одной краткой батальной сцены, здесь царит удивительное по революционным меркам спокойствие.

Если бы Шоллер на бюрократии и остановился, это был бы удобный и сонный фильм, который можно посмотреть по телевизору бессонной ночью или показать на уроке истории в школе. Помешал народ. Шоллер добавил в фильм стеклодува, вора, прачку, их соседей, — небольшую компанию горожан, которые честно работают и следят за политическими событиями. Вставлять героев для галочки — всегда плохая идея. Хуже может быть только любовь для галочки, и она тут как тут: вор и прачка наслаждаются друг другом на романтичном чердаке парижского дома

Хладнокровие режиссёра можно было использовать как параллель безразличию власть имущих: они без тени сочувствия отправляют простых людей на смерть. Но параллелей к середине фильма становится так много, что теряется нить рассказа. Депутаты целыми сутками читают и пишут речи, бдительные горожане ходят смотреть на них с балкона, как в театр. Щепотка мистики, воплощённой в пленённом короле и ослеплённом стеклодуве, только добавляет разброда. Революция Шоллера лишена энергии, это революция скуки; он будто подкрадывается к зрителям среди ночи и спрашивает: ты хотел реализма? устал от голливудских штампов? так получи по заслугам! Интересно представить, как режиссёр изобразил бы эпоху террора. Палач приподнимает нож гильотины. С очередной жертвы неспешно срезают воротник. Безмолвие. На краю Площади Согласия цокает копытом лошадь гвардейца.

Но до террора Шоллер не добрался. Снимая кино на политическую тему, он бежит от политики, как от огня, и считает неуклюжие революционные песни достаточным вкладом в дело свободы. Он снимает кино о страданиях народа, где рыдает один лишь король. У фильма эффектный финал: этого не отнять; но до финала досидят не все: из четверых зрителей, которые смотрели это кино вместе со мной, к концу осталось только двое.

Что же — террор 1793-94 годов тоже не все переживут.

3/10